Как в речи изменяются звуки?

Слова человеческих языков состоят из звуков, которые произносятся сплошным потоком, без пауз. Если посмотреть на изображение речи в любом аудиоредакторе, можно убедиться, что в естественной речи нет промежутков между звуками, а чаще всего и между словами.

 

 // Осциллограмма (сверху) и спектрограмма (снизу) фразы «Я ем мороженое»: видно, что звуки перетекают друг в друга плавно, без резких границ

Это означает, что нашим речевым органам приходится очень быстро производить много нетривиальных мелких движений. Например, чтобы произнести слово кот, надо прижать язык к заднему (мягкому) нёбу, затем округлить губы и освободить воздуху проход через рот, соответствующим образом расположив язык, а потом прижать язык к зубам и отпустить его. Все эти движения чем-то напоминают игру на музыкальном инструменте: их надо согласованно и точно произвести за доли секунды. Неудивительно, что они немного влияют друг на друга и видоизменяются, чтобы органам речи было удобнее.

Если вы произносите русский звук [н] перед гласным, как в слове наш, то язык прижимается к зубам. Но если вы произносите [н] перед [ж], как в слове манжета, язык не дотрагивается до зубов, а касается переднего нёба: ведь для того, чтобы произнести [ж], вам придется приблизить язык к нёбу — так зачем же тогда сперва прижимать его к зубам, а потом быстро передвигать к нёбу, если можно обойтись одним из этих двух жестов, а разница между двумя видами [н] на слух неуловима? Или, скажем, в слове кот мы округляем губы заранее, уже при произнесении [к] — получается немного не такое [к], как в слове каша. Попробуйте сказать [к] отдельно с округленными и неокругленными губами и убедитесь, что получилось разное звучание, но в разговоре мы эту разницу не осознаем. Такие мелкие незаметные изменения звуков в потоке речи называются коартикуляцией.

. Кроме того, ассимиляция может быть контактной, когда видоизменяются соседние звуки, как во всех приведенных выше примерах, а может быть дистантной, когда взаимодействуют звуки, расположенные не рядом друг с другом. Особенно часто дистантная ассимиляция затрагивает гласные. К примеру, латинские формы мужского и женского рода nostrum (‘наш’) и nostram (‘наша’) в румынском языке изменились так, что в них получились разные гласные, поскольку о под влиянием последующего a превратилось в oa: nostru и noastră.

Бывает, хотя и реже, обратный процесс — диссимиляция, то есть расподобление звуков. Например, слово коридор в просторечии порой звучит как колидор. Превращению мягкого [р’] в мягкий [л’] здесь способствуют сразу два фактора: во-первых, [р’] легко смешивается с [л’] на слух, а во-вторых, в слове есть еще одно [р], которое и вызывает диссимиляцию. То же произошло и со словом февраль, которое заимствовано из латинского Februarius.

Нередко встречаются изменения звуков по глухости или звонкости, которые связаны с положением звука в слове. В конце слов удобнее произносить глухие согласные, поэтому в конце слов согласные часто оглушаются: так, русское код произносится так же, как кот, а в исландском могут оглушаться даже конечные r, l, m и n, как, скажем, в слове sæl (‘привет’ — при обращении к женщине). Наоборот, между гласными проще произнести звонкий: гласные тоже произносятся звонко, с участием голоса, а значит, не очень удобно включать, выключать и снова включать голосовые связки. Поэтому между гласными глухие согласные часто озвончаются — это тоже можно считать своего рода ассимиляцией: латинское amicum (‘друг’) превратилось в испанское amigo, а латинское vitam (‘жизнь’) — в испанское vida. (Возникает вопрос, откуда мы знаем, что удобнее произносить в какой позиции; на самом деле это как раз и определяется по тому, что мы наблюдаем в языках мира: раз согласные между гласными часто озвончаются в самых разных языках, а не наоборот, делаем вывод, что звонкость в этой позиции предпочтительней; если бы происходило обратное, то мы бы сказали, что языки стараются избегать слишком длительного напряжения голосовых связок.)

Бывают и фонетические процессы, которые связаны с исчезновением и добавлением звуков. Нередко они помогают оптимизировать структуру слога. Например, в истории исландского языка перед окончанием именительного падежа единственного числа -r появился гласный: dagr (‘день’) превратилось в dagur, так что односложное слово с труднопроизносимым сочетанием согласных на конце стало двусложным с удобными слогами. А в праславянском языке (предке русского, украинского, сербского, польского и других славянских языков) оптимальная структура, состоящая почти только из открытых слогов вида «согласный + гласный», была достигнута иначе, а именно путем удаления конечных согласных: так, в праславянском местоимении tod отпало конечное d и получилось to (современное русское «то»).

К сокращению, а иногда и полному исчезновению звуков может вести быстрое и небрежное выговаривание безударных слогов — это редукция, то есть более краткое произношение безударных гласных. Например, в русских словах проволока и некоторый на месте выделенных безударных гласных звучит либо очень короткий гласный, либо — чаще — вовсе никакого: проволка, некотрый.

Все фонетические изменения выше объяснялись удобством произношения, но это взгляд с точки зрения говорящего, а ведь есть и другая сторона — слушающий. Еще один механизм звуковых изменений — это ослышки. Выше уже отмечалось, что диссимиляции в слове колидор способствует то, что [р’] и [л’] почти не различаются на слух. А, например, если говорящий произносит конечные краткие гласные совсем-совсем коротко, как это было в древнерусском языке с гласными ъ (звук типа о) и ь (звук типа е) в двусложных словах вроде годъ, ножь, то слушающий может подумать, что это случайные призвуки для того самого удобства произношения, и не станет воспроизводить их в своей речи; так и получились современные односложные год и нож.

Из удобства и ослышек на следующем шаге часто следует привычка — или, иначе говоря, фонологические правила или даже морфологические чередования. Конечно, сейчас мы оглушаем конечные согласные в слове код не потому, что так удобнее, а просто потому, что так делали те, от кого мы в детстве усвоили русский язык. Соображениями удобства это объяснялось в XIII веке, а сейчас это уже правило: «оглушай звонкий парный согласный на конце слова».

В древнескандинавском языке окончание именительного падежа единственного числа женского рода выглядело как -u: vanu (‘привычная’). Звук u произносится с округленными губами, поэтому и a перед ним стало произноситься более похоже на o, а затем и на немецкое ö — получилось vönu. Потом конечный безударный u отпал, и в современном исландском языке так и осталась форма vön. А окончанием мужского рода было -r — vanr (‘привычный’), и оптимизация слоговой структуры привела к тому, что перед r возник гласный u. Сейчас по-исландски мы находим форму vanur. Однако u появилось там в тот момент, когда уже не был в ходу переход a в ö, поэтому сейчас мы находим необъяснимое a перед u, но ö в односложном слове: vanur — vön. Проделывают ли все эти сложные вычисления в голове современные исландцы — это вопрос спорный (им ведь надо еще как-то в детском возрасте распутать эту систему, ничего не зная про древнескандинавский язык), но можно обобщить случившееся так: то, что когда-то было удобно разным поколениям говорящих по-исландски, в итоге сложилось в каскад непростых правил.

Бывают и совсем далекие расхождения, с которыми современный человек уж никак не может разобраться. Например, древний корень sup со значением ‘спать’ дал со- в русском слове сон и сп- в русском слове спать. С точки зрения современного носителя русского языка, это даже не каскад правил, а совершенно необъяснимое чередование.

Получается, что все начинается с невинных автоматических изменений, которые объясняются физиологическими особенностями говорящего и слушающего, а потом они закрепляются в языке и превращаются в формальные закономерности, которые уже не связаны напрямую ни с чьим удобством.