Великому композитору Людвигу ван Бетховену приписывают фразу: «Музыка — откровение более высокое, чем мудрость и философия». Но с этим можно поспорить, ведь без мудрости и научного подхода воздействие музыки на нашу психику не было бы столь мощным и чарующим. Математике и физике мы обязаны появлением сложнейших музыкальных инструментов и совершенных в акустическом плане концертных залов.
О том, как создаются звуки, задевающие самые тонкие струны души, oLogy рассказывает в трёх историях: о физике-органисте, его любимом инструменте и идеальном концертном зале.
Физик-музыкант
Объёмный сказочный звук словно предзнаменование чуда. Он разливается под сводами лютеранской кирхи, резонируя в самом сердце... Так маленький Павел представлял себе звучание органа, когда прогуливался с родителями рядом с церковью святого Михаила на Васильевском острове в Ленинграде. К сожалению, органа в этой церкви давно не было —его разрушили после Октябрьской революции, а от кирхи осталась только наружность, внутри её переоборудовали в фабрику спортинвентаря.
— Не знаю, почему меня завораживала именно эта кирха, может быть, из-за высокого острого готического шпиля, но помню, как проходя мимо неё, я всё время воображал орган, который когда-то там был. Я пытался представить, как он выглядел, как он звучал. Меня очень волновали эти вопросы, — с улыбкой вспоминает своё детство Павел Кравчун, сотрудник кафедры акустики физического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова и смотритель одного из крупнейших в России органов.
Мама и тётя Павла были ценителями классической музыки, они часто ходили в Ленинградскую филармонию и иногда брали мальчика с собой. Позже Павел стал приходить и в консерваторию, где ему разрешали оставаться в органном классе или в зале во время занятий студентов-музыкантов и даже пускали поиграть на органе.
— Для меня было радостью, когда какой-нибудь нерадивый ученик не приходил на занятия в консерваторию. Тогда я мог часами играть на инструменте, — рассказывает Кравчун.
Вскоре отца Павла, военного моряка, перевели в Москву. Естественно, вместе с главой семейства в столицу со временем перебралась и вся семья. Павел по-прежнему увлекался музыкой и решил продолжить регулярные походы уже в Московскую консерваторию. Однако там его приняли довольно холодно, а к органу и вовсе не подпускали.
Что его жизнь будет связана с органной музыкой, Павел окончательно понял, когда побывал на выступлении известного советского органиста Гарри Гродберга. Правда, одним музицированием юноша ограничиваться не хотел — ему было важно понять, как создаётся звучание, подобное которому не способен воспроизвести ни один другой инструмент.
— Орган — это огромное сооружение, и мне всегда хотелось залезть внутрь и посмотреть, что там находится, понять, как он «живёт» — говорит Кравчун. — В школе я осознал, что по-настоящему понять, как звучит орган и что это вообще за инструмент, может только физик-акустик.
За ответом на этот вопрос Павел, будучи девятиклассником, пришёл на физфак МГУ в кружок музыкальной акустики, который вёл известный во всём мире физик Лев Термен.
На занятиях Термен объяснял слушателям основы гармонии, принципы звучания разных инструментов, знакомил с новыми музыкальными тенденциями, законодателем которых во многом был он сам. Учителя мало интересовали традиционные инструменты — он всегда думал о концептуальных вещах. В одной из книг Термен писал, что всегда ставил себе целью полностью избавить исполнителей от сложного звукоизвлечения, чтобы они могли направить все силы на работу с мелодией: «Все способности исполнителя должны выражаться именно в управлении музыкальной тканью. Он не должен отвлекаться для самого генерирования звуков и снабжения музыкальных инструментов своей механической энергией».