Космос как идея

В 60-е развернулась битва двух сверхдержав за внеземные приоритеты, которая закончилась высадкой американцев на Луне и программой Space Shuttle. Мы вяло ответили единственным полетом «Бурана», после чего романтические времена космической экспансии закончились.

В сухом остатке — множество трансляционных спутников на орбите, система GPS (в нашей версии ГЛОНАСС), еще несколько технических радостей и не очень понятная человечеству МКС.

Сейчас просторы Вселенной бороздят корабли многих государств. Но если отбросить осторожную Европу, то на роль лидеров в космосе по-преж­не­му претендуют Россия и США. Впрочем, появилась и третья страна — Китай. Но с Китаем все просто: у него космического прошлого нет, поэтому там сейчас тот самый романтический период, какой был в СССР и США в 60-е.

Более-менее понятна идея американцев. Теперь на ближайшие 10–20 лет космос для них исключительно научный объект, и здесь их начинания проходят с неизменным успехом.

Какая же роль остается России? Как ни прискорбно, наша страна никак не определится с идеологией. В результате мы пытаемся делать все одновременно: летаем на устаревших «Союзах» к МКС, демпингуем на рынке космических пусков, с завидной регулярностью объявляем полет на Марс (причем каждый раз называем новые сроки), ищем гелий-3 на Луне и по-прежнему гордимся первым спутником и космонавтом Гагариным.

Мы предлагаем взглянуть на космос с разных точек наблюдения.

Первая — почти на орбите: легендарный космонавт Сергей Крикалев рассказывает о неизбежности освоения космоса.

Вторая — сугубо земная, практическая: конструктор Владимир Скороделов представляет проект МАКС, одну из немногих проработанных концепций превращения космоса в фабрику, приносящую прибыль.

А еще космос — это романтический миф, который с переменным успехом создавала советская культура, и, чтобы поговорить об этом, мы встретились с исполнителями главных ролей в фильмах «Отроки во Вселенной» и «Москва — Кассиопея».

Сергей Крикалев: космос – это неизбежность

Беседа с человеком, который побил все рекорды времени пребывания в космосе

Сергей Крикалев — главный, по версии Книги рекордов Гиннесса, завсегдатай космоса: 803 дня на орбите, больше пока ни у кого не получалось. В недалеком прошлом — вице-прези­дент ракетно-космической корпорации «Энергия» с нетипичным для чиновника послужным списком: первый российский космонавт на шаттле, первый посетитель Международной космической станции и последний гражданин Советского Союза — страна перестала существовать в то время, когда он был на орбите.

Давайте начну с глобального вопроса: может ли космос стать национальной идеей?

Может. И обыватели к этому готовы больше, чем те, кто принимает решения. Людей, мне кажется, космос интересует, они говорят об этом сами, за рамками всяких официальных встреч. И «Мир», и МКС (Международная космическая станция. — «РР») поддерживали контакт с радиолюбителями — так вот, бывало, что поговорить пытались человек десять одновременно. Это при том, что сигналы приходят не со всего мира, а только из зоны прямой видимости.

Те же обыватели ждут от космоса садов на Марсе и лунных санаториев…

Что хотелось бы, что технически возможно и что реально делается — это все-таки разные вещи. В Америке существует лунная программа, у нас тоже, но пока она не столько проект, сколько прожект. К сожалению. А МКС… Строительство идет не так быстро, как хотелось бы. Опять же из-за проблем с финансированием.

На самом деле странно слушать все время «фи­нансирование-финансирование», когда в стране появились деньги и мы готовы их тратить на высокие технологии. Первая экспедиция должна была полететь в 1998 году, а полетела в 2000-м. Станция должна была быть готова к 2002 году, а сейчас 2007-й, и пока ее еще не собрали… Не хватает еще нескольких российских модулей. Мы пока находимся с технической точки зрения уровнем ниже, чем когда летал «Мир».

Для чиновников «космические приоритеты» — это вопрос о том, на что тратить больше денег. Если выбирать между МКС и освоением Луны — что для вас важнее?

Правильнее сказать не МКС, а система орбитальных комплексов или баз. Не может быть одного без другого. Опираясь на технологию, которую мы получили, летая вокруг Земли, мы должны двигаться дальше. Может про­изойти короткий рывок на Луну, узконаправленный, узкоспециализированный: он быстро начнется и быстро закончится. Если мы хотим идти широким фронтом, мы должны иметь некие орбитальные базы вблизи Земли и Луны, базы на Луне, — это все этапы одного пути. Я бы их друг другу не противопоставлял. И если говорить про деньги, то американцы, финансируя разработку нового лунного корабля, тратят на околоземную станцию существенно больше, чем мы.

Есть и другая альтернатива — беспилотные аппараты, которые посылают куда дальше пилотируемых...

Среди космонавтов, как ни странно, довольно много сторонников автоматического исследования космоса. Я бы с ними не согласился. Если говорить о том, что дешевле, — дешевле не летать вообще никуда. Решить какую-нибудь узкую задачу — да, дешевле. Но нужно говорить об отдаче. Эффективнее всего, конечно, комбинация пилотируемого с беспилотным.

Телескоп «Хаббл», например, летает в автомате. Если бы люди на станции, присоединенной к «Хабблу», жили постоянно и, скажем, занимались физкультурой, то, наверное, было бы трудно долгое время держать телескоп направленным на определенную звезду. Но если бы «Хаббл» не обслуживался людьми, то отношение результата к затратам было бы близким к нулю. С самого начала, когда «Хаббл» был выведен на орбиту, он был не в фокусе, оптику пришлось чинить вручную нескольким экспедициям. Малейший отказ — и ты получаешь не просто малую эффективность, а ноль целых ноль десятых. При довольно приличных затратах.

Очень многого ждали от опытов в невесомости, но тема как-то быстро потеряла популярность. Какой наукой занимаются на МКС сейчас? Скажем, проводятся ли серьезные физические эксперименты?

Проводятся. В первой экспедиции мы начинали, в одиннадцатой я как раз заканчивал одну серию опытов — то, что называют «плазменным кристаллом». Образуется некоторая структура в пылевой плазме. Плазма — одна из самых распространенных вещей во Вселенной. И пылевая плазма — ее основное состояние. Те данные, которые получаются, помогают исследовать формирование звездных систем и галактик. Люди переосмысливают, в частности, модель образования Солнечной системы.

Могут ли авторы эксперимента забраковать кандидатуру космонавта?

К сожалению, пока мы не дошли до той фазы, когда биологи или физики смогут выбирать состав экипажа. Бывают такие варианты — исключительно редко, — когда под экипаж они могут планировать свою работу: знают, когда экипажи тренируются, могут какой-то эксперимент форсировать, чтобы достался конкретному экипажу, или немного отсрочить, чтобы достался следующему. Но возможности маневра сильно ограничены.

Вопрос понятен: как, не будучи профессионалом, можно работать с таким разнообразием? В отличие от чисто лабораторной работы на Земле, когда очень сложные эксперименты совсем уж новичкам не доверяют, у нас работа ведется по двум направлениям. Во-первых, все-таки из нас стараются сделать не таких уж новичков — определенная теоретическая подготовка идет. Конечно, люди разные: кто-то вникает в это дело, кто-то все равно остается поверхностным. И вторая фаза — чтобы все-таки получить результат, эксперимент планируется так, что он не требует… ну таких уж… виртуозных навыков работы с аппаратурой. Да и аппаратура создается более надежная… более кондовая, как у нас говорят, и в принципе дает результат даже при не слишком профессиональном обращении.

Вы летали и на «Союзах», и — первым из российских космонавтов — на шаттлах. Можете сравнить российский и американский подходы к безопасности?

В том, что связано с безопасностью человека, можно называть это паранойей, но и мы, и американцы очень консервативны. Что касается американцев, ну, наверное, у них поначалу было просто меньше опыта длительных полетов. Перестраховка зачастую связана с незнанием. Что будет, если вдруг какая-то крошечка где-то будет летать, а вдруг она к человеку в легкое залетит? И мы об этом точно так же думали. И на спальных мешках устраивали сетки вроде комариных, чтобы не вдохнуть какую-нибудь гайку. Но потихонечку от этого отошли, потому что стало понятно: система сделана так, что гайки свободно не летают — есть, скажем, пыле­сборники, куда собираются такого рода вещи. Приобретая опыт, ко многим вещам начинаешь относиться спокойнее. Наверное, до сих пор есть некоторая перестраховка… как американцы говорят, job security. И потом, любая структура пытается обеспечить себя работой, космические агентства не исключение.

 

А как выглядят самые неожиданные инструкции по безопасности? Есть же вещи, которые предсказать заранее нельзя — ну, например, встреча с метеоритом…

Есть специальная «красная книжка» про действия в нештатных ситуациях. Встреча с метеоритом… Скажем так, она у нас по-друго­му называется. Сама по себе такая встреча может иметь разные последствия. Может, мы ее и не заметим — ну, будет какая-нибудь маленькая царапина, я таких достаточно много видел снаружи на станции «Мир». Другая крайность — когда метеорит будет такого размера, что никакой книжкой пользоваться уже не придется. Книжка же рассчитана на промежуточный вариант — разгерметизацию станции. Это может быть и пробой метеоритом, и отказ какой-нибудь си­стемы, когда какой-нибудь клапан открылся. Во всех этих случаях экипажу нужно вести себя одинаково.

Есть некоторые действия, которые, как в книжке написано, нужно знать наизусть, но когда ситуация успокаивается, появляются варианты. И чтобы тратить меньше времени на поиск этих вариантов, они заранее продуманы и описаны.

Вторая неприятная нештатная ситуация — это пожар. Это, пожалуй, две самые экстремальные. А встречи с внеземными цивилизациями у нас в книжке нет.

В межзвездные путешествия верите?

Несомненно. Рано или поздно это будет. Точно так же, как какие-то большие базы, на которых люди будут жить, какие-то колонии…

Ваши личные ожидания от космоса, воспринятого как национальная идея?

Мои личные ожидания… Знаете, Циолковский говорил, что космос даст нам могущество и горы хлеба. Это, может быть, упрощенное понимание, слишком, может быть, прямолинейное.

Космос может дать нам новое качество. Так же как когда люди поднимали первые аэропланы, это было баловство. Когда технологии достигли какого-то уровня, это стало нормальной транспортной системой. Люди летают, грузы возят, а был период — почту возили. Выход в космическое пространство, может быть, позволит пересмотреть подходы и к экологии. Может, в будущем космос будет местом работы, может, местом каких-нибудь развлечений… на Луне… Как сейчас люди ездят отдыхать на какие-то экзотические острова, так будут летать на Луну, чтобы там попрыгать при в шесть раз сниженной силе тяжести.

Но, наверное, это Земля должна постепенно превращаться в парк, в зону, где живут и отдыхают. А космос — в место производства, получения энергии, каких-то экспериментов, строительства каких-то кораблей, которые будут двигаться дальше. Космос — это наша среда обитания. Так же как мы когда-то жили на небольшом клочке земли, постепенно расширяя свою зону обитания и понимая, что это, оказывается, был небольшой остров. Переплыли через реку — а там земля, и казалось, что она простирается до горизонта и стоит там на трех китах. Потом выяснилось, что все это континент, а дальше есть океан, а за ним еще что-то там находится. Сейчас мы осознали, что Земля — это тоже, наверное, небольшой островок.

Будем двигаться дальше, понимая, что и Земля на самом деле очень хрупка и могут быть не только обычные экологические катастрофы, но и космогенные — не обязательно падение спутника с атомным реактором, но и столкновение с небесным телом. Сейчас считают, что именно оно привело к вымиранию динозавров… К серьезным изменениям климата на многие годы… И не иметь никаких резервов, ну, просто неразумно. Голову в песок — и думать, что никогда нас никто не ударит, ничего не поменяется? Поэтому я думаю, что фактически космос — магистральный путь развития человечества. Космос — это неизбежность: пойдем мы дальше сейчас или решим, что еще рано... Но чем раньше мы пойдем по этому пути — может быть, осторожно, не прыгая большими скачками… Не идти по нему просто глупо.

Будем возить деньги из космоса

Проект МАКС: как построить фабрику на орбите

Космос зарабатывает деньги на услугах. Но… Телетрансляции, связь, военное и хозяйственное наблюдение — вот, пожалуй, и весь список орбитальной «продукции», которая дает экономическую выгоду. Заводов, клиник, энергетических станций и развлекательных центров на орбите нет (не считая МКС, на которой неплохо отдохнули три туриста). И уж подавно нет ничего подобного в дальнем космосе: полеты оказались делом настолько дорогостоящим, что любой проект, не связанный с наукой или «трансляцион­но-разведывательным» бизнесом, кажется бредом.

Однако в России есть организация, которая собирается в ближайшие годы организовать широкомасштабное орбитальное производство. В основу положен проект МАКС — многоцелевая авиационно-космическая система, еще в начале 90-х годов предложенная НПО «Молния» (создатели «Бурана»). МАКС — это система воздушного старта: на самолет Ан-225 «Мрия» крепится топливный бак, а на нем сверху «сидит» пилотируемый орбитальный самолет. «Мрия» выполняет роль первой ступени: стартует с аэродрома, а на высоте 10 км «сбрасывает» орбитальный самолет с топливным баком. Он на ракетных двигателях уходит на орбиту, на высоте 110 км отделяется от топливного бака, а после полета приземляется на аэродром.

Зачем все это нужно, нам рассказал Владимир Скороделов, главный конструктор консорциума «Авиационно-космические производственные системы».

Долгое время на орбитальных станциях проводили эксперименты — получали тонкопленочные полупроводники. Это полуфабрикат для сверхбольших интегральных схем, технология его производства требует вакуума порядка 10-9 — 10-10 мм ртутного столба. Такой вакуум существует только в глубоком космосе, а для его получения на Земле строят дорогостоящие установки. Массового рынка из-за высокой цены у этой продукции нет. Вот и появилась идея — вынести производство в космос.

 

Но вы ведь говорите об орбите: там всегда есть следы атмосферы.

Если на орбитальной платформе поставить экран, то за ним возникает область вакуума 10-12. Вакуум в космосе дешевый, поэтому рентабельность определяется ценой доставки материала на орбиту и обратно. Чтобы возник массовый спрос, эта цена должна быть ниже $3 тыс. за килограмм.

Мы проводили экспертизу в нескольких институтах. Эксперты сходятся на том, что для массового спроса цена на такие полупровод­ники должна упасть вдвое от нынешней. Эти суммы и закладывали. В нашем случае, если мы возьмем всего лишь полтора процента рынка, то обеспечим 35–38 полетов нашей системы в год.

То есть МАКС будет летать 40 раз в год по себестоимости в $3 тыс. за килограмм груза?

Ниже. МАКС изначально проектировался с задачей резко снизить стоимость эксплуатации. Критериев здесь существует два: стоимость выведения на орбиту и стоимость грузопотока в две стороны. Вторая задача намного сложнее. Сегодня удельная стоимость выведения в одну сторону для российских

ракет — $3–3,5 тыс. за килограмм. Это то, что  сложилось на мировом рынке. Западные ракеты, например «Ариан-5», выводят за 6–7 тыс.

Я читал, что «Ариан-5» — самый экономичный носитель. Выходит, наши демпингуют?

Выходит, что так… А если мы посмотрим на вторую задачу — возвращение груза, то сегодня есть две системы, которые ее выполняют: «Спейс-шаттл» и «Союз». У шаттла цена колеблется в пределах $15–20 тыс. за килограмм, а у «Союза» — до 80 тыс. МАКС же, по самым пессимистическим оценкам, доставит килограмм груза в оба конца за $2 тыс.

Так получается из-за воздушного старта?

Не только. «Спейс-шаттл» был первой попыткой создать многоразовую систему, он делался на технологии 70-х годов. За прошедшие почти сорок лет стало намного легче радиоэлектронное оборудование, да и детали корпуса можно делать из углепластика.

Давайте сравнивать не с прошлым, а с будущим. У вас ведь есть конкурент в России — система «Клипер», проект РКК «Энергия».

У «Клипера» заложена стоимость $5 тыс. за килограмм. Так, во всяком случае, я слышал от Севастьянова. В реальности, я думаю, получится около 10. Причина в том, что у нас первая ступень — самолет, а у них — одноразовая ракета. Существуют две конкурирующие концепции выведения аппаратов на орбиту — ракетой и самолетом.

Первая схема проще, поэтому ее и реализовали первой. Но уже в 1965 году Глеб Евгеньевич Лозино-Лозинский предложил вариант, где в качестве первой ступени используется самолет. Знаменитый проект «Спираль»: само­лет-носитель должен был набирать высоту 30 км на скорости в шесть махов (шесть скоростей звука. — «РР»).

Насколько я знаю, по этому проекту даже отряд космонавтов набирали. Когда завершили работы? И почему? Не смогли сделать двигатель?

Работы прекратили в 1977-м, когда НПО «Молния» стало работать над «Бураном». Проблема в двигателе, конечно. Понимаете, ведь даже сейчас в мире нет не только гиперзвукового самолета, способного набирать шесть махов, но и просто сверхзвукового самолета для крейсерского полета. Были «Конкорд» и Ту-144, но они экономически проигрывали дозвуковым аналогам.

Давайте вернемся к МАКСу…

Давайте. Первые разработки были сделаны еще в конце 70-х годов, в качестве первой ступени предполагалось использовать Ан-124 «Руслан», а в 1984-м появился Ан-225 «Мрия». Потом все развитие техники у нас затормозилось, но нам удалось сохранить проект, и в конструкторском бюро Антонова сохранили самолет «Мрия».

Он сейчас на ходу?

Какое-то время стоял разукомплектованный, и вообще считалось, что все уже погибло.

Но в 2001 году самолет восстановили, подняли в воздух. По своим возможностям он опередил рынок и поэтому летает нечасто. Для сравнения: Ан-124 «Руслан» поднимает 120 тонн, это самый большой из самолетов, которые эксплуатируются постоянно. «Мрия» рассчитана на 250 тонн.

Во второй, космической ступени тоже уже много сделано. Есть ближайшие прототипы двигателей, отработана система включения двигателя орбитального самолета. В ее конструкцию вошло многое из того, что мы делали для «Бурана».

Какие у МАКСа характеристики?

Он поднимает на низкую орбиту 7 тонн, возвращает 4,5 тонны груза. Первая опорная орбита — 200 км, но в пилотируемом варианте ее можно поднять до 800 км. Если везти людей, допустим, на МКС, то мы можем доставить четырех пассажиров кроме двух человек экипажа и две тонны груза (кстати, мы сможем во­зить туристов не за 20, а за 3 млн долларов).

Какие предполагаются затраты?

4–4,5 млрд долларов. Сроки — 6 лет до первого полета. Можно сравнить с тем, что реализация проекта «Энергия» — «Буран» заняла 12 лет, но там не было никакого задела.

Можно ли рассчитывать на то, что после орбитальных заводов МАКС поучаствует в каких-нибудь великих проектах вроде освоения Луны?

Мое мнение следующее. То, что подняла на щит РКК «Энергия», то есть добыча гелия-3, — задача не бредовая, но ее надо проверять с точки зрения затрат и рентабельности. И в любом случае, чтобы летать на Луну не в качестве эксперимента с колоссальными затратами, мы должны освоить предыдущую ступеньку. Нужно надежно летать на околоземную орбиту. Ведь до сих пор мы летаем в экспериментальном режиме: каждый полет у нас — огромное событие по сложности.

Есть сейчас в космосе для России что-нибудь кроме экономического эффекта? Национальная идея, например?

Полеты в космос и вообще полеты близки нашему национальному сознанию. Посмотрите: на авиасалон МАКС (аббревиатура совпадает с нашим проектом) приходит огромное число людей, несмотря на то что мы там почти ничего нового не выставляем. Потому что это им интересно. Думаю, что освоение космоса может стать альтернативой предыдущему десятилетию, когда основной идеей было получить богатство любой ценой.

«Отроки во Вселенной» сильно повзрослели

Из Москвы на Кассиопею. Из семидесятых в двухтысячные

Дилогию «Москва — Кассиопея» и «Отроки во Вселенной» в 1974 году подростки смотрели по пять-десять раз. Опьяневшие от космического драйва шестиклашки выходили из кинотеатров и тут же возвращались. В один момент вся юная советская поросль ощутила себя неотъемлемой частью космического будущего, штурвалы звездолетов приятно холодили ладони, а школьная математика обретала совершенно иной смысл.

Речь шла о том, что вот-вот случится: умные взрослые, ухватившись за  идею школьника, создали космический аппарат, который может долететь до другой звездной системы. Вот только полететь на нем эти взрослые никуда не могут: путешествие будет слишком долгим. И тут Земля получает сигнал бедствия, посланный с другой планеты. Космическим братьям нужно помочь. Принято решение послать в космос подростков. Набирают экипаж из талантливых мальчиков и девочек. Полный приключений полет начинается. По прихоти физических законов он занимает куда меньше времени, чем рассчитывали. 13–14-летние космонавты оказываются на планете, захваченной роботами, доблестно ее освобождают и возвращаются на Землю примерно такими же, какими ее покинули.

На фоне других советских детских фильмов «Отроки» смотрелись почти по-шекспировски. Это был наш несимметричный ответ на технократические фантазии Голливуда о космическом будущем. Режиссер Ричард Викторов, сразу после «Отроков» ставший классиком отечественного кино, ухитрился рассказать историю космической одиссеи с интонацией школьного летописца. Придумав все, он не придумал ничего. Его мальчишки и девчонки оказались смешными и настоящими, а космическая бездна нуждалась в человеческом участии и заботе. Миф, созданный на студии им. Горького, сделал космос притягательным для целого поколения советских школьников. Сейчас всем им по сорок. Артисты и зрители взрослели вместе. «РР» разыскал героев фильма.

Владимир Савин, исполнитель роли Миши Копаныгина («феноменальная память»), сейчас — эксперт в области оргразвития:

Как Викторов делал невесомость, много лет оставалось технической тайной. Был коридор, вращающийся на подшипниках. Вместе с ним вращалась камера. Чтобы человек мог стоять, приклеенный к потолку, делалась сложная конструкция из железных труб. Я сам долго не мог разгадать, как он добился такой достоверности.

А помните, есть эпизод в пустыне: ванна, палец. Снимали на юге, но в октябре, холодно уже было, воду горячую в ванну налить было нельзя — она парила. Мы падали в ванну с ледяной водой, а потом нас вытаскивали, вели в вагончик, переодевали, сушили, и мы шли на следующий дубль. И все это не было работой. Замечательный антракт в повседневной скучной жизни.

Нас специально возили в Звездный городок, показали Центр подготовки космонавтов. Когда рядом с тобой космонавт Георгий Береговой, ощущение другое. В то время космос обладал куда большей романтической притягательностью. Помните, даже анекдот такой был: «Кем хочешь быть?» — «Космонавтом». — «А как тебя зовут?» — «Не знаю».

В плане романтики космос, наверное, потерял, но посмотрите, сколько людей хотят слетать в космос за очень большие деньги. Я вообще ничего не могу сказать о сегодняшнем космосе. С завидным постоянством к МКС пристегивают какие-то модули. Но мы же ничего не знаем. Есть в английском языке такое слово — passion. В наше время сильно поубавилось страстности. И я не уверен, что космос сейчас может стать нашей национальной идеей. Слишком далеко. Я недавно разговаривал с одним шведом. Он сказал: «Мы вашему Петру Первому очень благодарны. За что? За Полтаву. Мы вернулись после поражения такие побитые, все наши имперские идеи как-то сошли на нет. И мы стали развивать свою страну…»

Ирина Савина, исполнительница роли Кати Панферовой («девочка с косичками»), сейчас — заслуженная артистка России:

Мне кажется, что тогда мы глубоко не задумывались над проблемой космоса. Но! Мы были молодые, романтики, и у нас было ощущение, что «мы почти летим». Тогда казалось, что все это ближе, чем представляется сейчас. Несмотря на то что «автоматические двери» ассистенты тянули на веревочках, а может быть, именно поэтому. Тогда ведь не было автоматических дверей в супермаркетах, как сейчас, и для нас это были вещи одного порядка, из будущего, — двери и космос. Самое главное, что осталось после фильма, — ощущение счастья: «Мы полетели! Мы спасли цивилизацию!»

Думаю, что освоение космоса должно быть не национальной, а всемирной идеей. Потому что Земля маленькая. И у нее остается все меньше времени, так что момент практического переселения рано или поздно настанет.

Будут ли заниматься космосом наши молодые? Не знаю. Я боюсь скатиться на такое старческое брюзжание, что «мы были лучше»… Но вот у меня двое сыновей, младшему восемнадцать, и я вижу, что у них совсем другие ориентиры. Нынешние — продвинутые, умные, техничные и очень прагматичные, что во многом им в минус. Они как-то совсем по-другому сосуществуют друг с другом: у них нет нашего коллективизма, они больше закрываются, меньше отдают. Они более одинокие и не очень счастливые.

Я думаю, что на них сваливается такой поток информации и клише из фильмов, что они получают на все случаи жизни готовые формулировки, как «Лего». Эмоционально они намного беднее живут… А может быть, они скажут: «Да что ты, тетенька! Ты разве знаешь, как мы живем?» Но мне кажется, что соединить все хорошее получится у совсем нового подрастающего поколения. И,  конечно, чтобы те мечты, о которых был фильм, стали опять близкими, нужно желание многих блестящих умов.

Фото: Henri Cartier-Bresson/Magnum/Agency.Photographer.ru; Nasa-MSFC; Итар-Тасс ; Дмитрий Беляков; Кирилл Лагутко для «РР» ; Федор Савинцев для «РР»; buran.ru; Из архива Анны Викторовй